"Благодарные прямые наследники". Иван Пауков – о реституции

Осенний выставочный сезон в Вене вышел на редкость богатым даже по меркам этого города. Вокруг двух наиболее разрекламированных событий – выставки "Рембрандт и Хогстратен" в Художественно-историческом музее и впечатляющей ретроспективы Марка Шагала в Старой Альбертине сгруппировано еще с десяток первоклассных, никак не "фоновых" показов в крупных столичных музеях. По чуть консервативной в своей обстоятельной добротности экспозиции можно составить полное представление о патриархе финской живописи Акселе Галлене-Каллела. Несмотря на большой успех этого мастера повсюду в Европе начала прошлого века, его наследие почти целиком сосредоточено в собраниях Финляндии – и вот теперь нордическим модерном Каллелы во всех его изводах, от эпических полотен до авторской мебели, можно любоваться в полуподвальном минималистском крыле, аккуратно вживленном в барочный ансамбль Нижнего Бельведера.

Но в анфиладе его исторических зал уже вкусившему северных красот зрителю уготован резкий перепад температур – и артистического темперамента. Очень возможно, что нет и быть не может лучшего фона для чернокожих персонажей с портретов Амоако Боафо, составивших его сольное шоу Proper Love, чем барочные покои принца Евгения Савойского. Это первая персональная выставка в Европе дьявольски одаренного уроженца Ганы и прилежного выученника венской Академии художеств. Ясно, что "трансконтинентализация" традиций местных корифеев, Климта и Шиле, пришлась австрийцам по душе, и "венскую ноту" в работах молодого африканца радостно отметили чуть ли не все рецензенты. Хотя в колористических схемах портретов Боафо не менее отчетливо проступает и другая тень – британца Дэвида Хокни.

О ретроспективе австрийца Рудольфа Вакера в Leopold Museum написала коллега, и мне трудно что-либо прибавить к ее рассказу.

Подвальные залы Новой Альбертины приглашают погрузиться в мир инфернальных грез Альфреда Кубина; первый этаж целиком занимает ретроспектива Эрвина Вурма, ключевой фигуры австрийского концептуализма, а второй поделила веселая компания молодых художников Вены разных направлений, в которой заметно выделяется неоэкспрессионист Назым Йылмаз.

Свежие работы другого молодого неоэкспрессиониста, румына Адриана Гени, были удостоены развески в Старой Альбертине – и, надо полагать, вовсе не оттого, что за холсты этого самого успешного во всей истории румынской живописи мастера последние годы охотно отваливают семизначные цифры (вот уж чем Старую Альбертину явно не удивить), но оттого, что вся сюита представленных им полотен и графических листов была задумана одновременно и как оммаж, и как парафраз известного цикла Эгона Шиле начала 1910-х годов. Неудивительно, что вариации Адриана Гени наделены теми же именами, что носили их первоисточники, – "Меланхолия", "Похмелье", "Ясновиденье и судьба", "Воскресение" и так далее. Но сюита Шиле на выставке отсутствует. Пропавшая вскоре после аншлюса Австрии, она оставила по себе единственный след – несколько черно-белых фотографий. С этими маленькими карточками, едва различимыми среди крупноформатных работ Адриана Гени, он и работал в своем берлинском ателье.

О том, что происходило с наследием Шиле в эпоху нацизма, написана целая библиотека. Еще бы: именно этот пример исчерпывающе показывает двойные стандарты "культурполитики" Третьего рейха. Признанные "дегенеративными", работы художника, умершего за 20 лет до аншлюса, после марта 1938 года официально оценивались в гроши – "добросовестно приобретались" у еврейских коллекционеров, в одночасье выведенных за пределы правового поля. Но ровно так же в одночасье параллельно официальному художественному рынку возник и черный, на чьи котировки в корне изменившаяся политическая ситуация никак не влияла. И на этом рынке артефакты, "отжатые" у прежних владельцев, быстро находили новых. Охотно это искусство покупавших, не смущаясь ярлыком "дегенеративности".

Потому как одно дело идеология, а другое – вовремя и выгодно вложенные денежки.

Соблазн был велик, и в желающих успеть недостатка не было. Не побрезговали отхватить изрядный кусок от этого пирога и государственные музеи новоявленной рейхспровинции Остмарк, благо индоктринация их экспертов была не столь глубокой и искренней, как у берлинских коллег. В 1943 году в той же венской Альбертине с помпой открыли выставку "Немецких рисунков рубежа веков", где экспонировали 15 графических листов Эгона Шиле и 27 – Густава Климта. И все как один, согласно каталогу, из числа "новых поступлений в коллекцию". Ясно, что ни о какой "дегенеративности" в том каталоге ни полслова.

В первые месяцы после аншлюса на "поляне" "ариизации" обогатилось множество арт-дилеров и просто ловких людишек, "помогавших" своим еврейским знакомым и соседям получить хоть какие-то приемлемые деньги за то, что завтра могло быть у них попросту отнято по схеме официальных покупок у "расово неполноценных", чья собственность отныне не могла превышать 5 тысяч рейхсмарок в денежном выражении. К тому же ни от кого не было секретом, что выручка от любой подобной сделки, сколь бы мизерные суммы в них ни фигурировали, неминуемо поступит на заблокированные счета.

Поэтому ясно, что вовсе не заметные предприятия и объекты недвижимости, но именно предметы искусства оказались самым прибыльным и непрозрачным даже для нацистских властей сегментом так называемой "дикой ариизации".

Это "окно возможностей" оставалось открытым довольно долго. Повальный грабеж художественных ценностей в "присоединенной" Австрии институционализировали только в 1940 году, и поэтому более или менее подробная документация перемещений "бесхозного" имущества, а также "добровольных" сделок и их бенефициаров существует лишь с этого момента. Надо ли удивляться, что местонахождение работ Шиле, вдохновивших Адриана Гени, не установлено до сих пор? По крайней мере, в публичном доступе остались их фотоснимки. А сколько полотен, графики, скульптур и прочих красот, канув без следа, фактически угодило в "серую зону" – и, скорее всего, до сих пор в ней пребывает?

Тем более что в первые послевоенные десятилетия мало кого в Австрии эта "серая зона" смущала. Лучше уж она, чем неудобные вопросы. Помолчим пока, а там, глядишь, и сменятся поколения. Поколения потихоньку сменялись, но и принятый под внушительным зарубежным давлением и с колоссальным опозданием – только в 1998 году – Закон о реституции на первых порах содержал немало ограничений. В частности, возвратившим собственность наследникам ограбленных нацистами австрийских граждан не позволялось продать ее где-либо за пределами Австрии. Если же похищенные предметы искусства, не приведи господи, обнаруживались в музеях, то реституционные процессы затягивались на долгие годы. Целые отряды государственных юристов пытались доказать, что после аншлюса патриотичные музейщики, не жалея средств, спасали от вывоза и чуть ли не от гибели культурное достояние уничтоженной республики. Такая точка зрения была вполне закономерной для общества, чуть ли не до начала 2000-х видевшего в поколении дедушек и бабушек скорее жертв, чем соучастников.

Даже в 2001 году венские историки-архивисты Тина Вальцер и Штефан Темпль столкнулись с трудностями в поиске издателя для своего исследования (а точнее – расследования) передела собственности в покоричневевшей столице. Их книга "Наша Вена. "Ариизация" по-австрийски" в итоге вышла в Берлине – и тотчас же взорвала общественное мнение Австрии. Еще бы: помимо массы педантично сверенных фактов в ней указывались имена выгодополучателей "ариизации" и их потомков, на момент публикации все еще владевших награбленным. На постсоветском пространстве за такое запросто бы убили; в Вене же все ограничилось тем, что давно точившему зуб на Темпля официозу удалось в 2015 году упрятать его на год в тюрьму за якобы умышленное неупоминание имени дальней родственницы в ходе разбирательства о возврате "ариизированного" имущества матери самого историка.

И все же, когда спустя 16 лет после первого издания книгу Вальцер и Темпля перевели на русский, в австрийской реституционной политике многое успело существенно измениться.

Засвидетельствованные трансконтинентальной масскультурой, эти перемены, однако, не ограничиваются лишь успешными процессами наследников против австрийских музеев, где до сих пор хранятся вещи с "мутным" провенансом. Уже в 1999 году муниципальные власти Вены, традиционно более готовые к переменам, чем федеральные, выступили с проактивным предложением: все артефакты, попавшие в столичные библиотеки, музеи и архивы в 1940–45 годах через нацистское агентство "перемещенных" предметов Vugesta, должны быть незамедлительно каталогизированы и выложены в открытый доступ. Через несколько лет работы проект был реализован. Электронный каталог охватывает предметы, хранящиеся в фондах и нечасто выставляемые. А в экспозиции Музея города Вены до сих пор встречаются специальные этикетки: "Этот предмет, возможно, был похищен в период национал-социализма. Если вам что-либо о нем известно, просим связаться с нами…" – и далее контактные координаты.

Конечно, из всего этого вовсе не следует, что гештальт закрыт и уж теперь-то все отнятое непременно вернется законным наследникам. Тысячи реституционных исков по-прежнему рассматриваются судебными инстанциями Европы – а равно и Соединенных Штатов, где акты имущественного грабежа, буде он связан с геноцидом, не считаются "привязанными" к географическим юрисдикциям. Разрешать эти споры непросто прежде всего потому, что факты принуждения к продаже приходится доказывать в каждом конкретном случае. А ведь именно сомнительные сделки фигурируют в основном корпусе исков, где ответчиками выступают музеи или иные публичные хранилища.

Музейная же бюрократия во все времена оставалась неизменной: прием новых единиц хранения производился либо через закупку или дар, либо путем приема "бесхозного" имущества из инстанций, ведающих его перераспределением. И что бы ни происходило в реальности, на бумаге все должно было выглядеть "чисто". И выглядело. Ясно, что правосудию куда проще рассматривать кейсы банального грабежа, но в практике их немного: похищенные явочным порядком предметы попросту терялись из виду, подобно сюите Эгона Шиле. Даже если в какой-то момент и всплывают они на рынке, наследникам крайне редко удается за этим уследить. И вещи снова исчезают.

Однако появление политической воли к возврату похищенного – безусловно хорошая новость. Особенно для Австрии, где в силу бегло описанных причин эта воля так долго отсутствовала.

Пока я наслаждался щедростью венского сезона, почтовый ящик изрядно завалило свежей прессой. Почти не сомневаясь, что вся она будет об американских выборах и их предполагаемых последствиях, я не особо внимательно скользил краем глаза по разноязыким заголовкам и лидам – и вдруг споткнулся о пассаж русского текста: "Современные европейские правительства, культурные учреждения и музеи по всему миру, а также частные граждане с хорошим художественным вкусом являются благодарными прямыми наследниками культурной и расовой политики Третьего рейха, бенефициарами Холокоста, – и в наследство свое они вцепились мертвой хваткой".

"Что же случилось? – ломал я голову, открывая основной корпус текста, – неужто очередная сенсация?" Как оказалось, не произошло ровным счетом ничего. Даже в том, что в разгаре общемировой дискуссии о возвращении Трампа в Белый дом, не говоря уж о перипетиях войн в Европе и на Ближнем Востоке, выходящий в Москве еврейский журнал "Лехаим" счел нужным почти целиком забить два выпуска подряд оригинальными и переводными материалами о многолетних проблемах реституции похищенного нацистами, тоже никакой сенсации не обнаружилось. Ведь именно так и функционирует подцензурная пресса. По понятным причинам сплошь и рядом игнорируя очевидные инфоповоды, она предлагает читателю альтернативные. И в этом смысле уважаемое издание целиком вписывается в новейший мейнстрим интеллигентской российской прессы, увлеченно раскапывающей "золотую жилу" нацизма и фашизма.

Действительно, отчего бы не раскапывать? Тема необъятная, хватит надолго. Увлекательная для читателя и совершенно безопасная для редакций.

Ежемесячно в том сегменте российской прессы, что еще может претендовать на высоколобость, выходит столько материалов о Третьем рейхе, сколько еще недавно не выходило в течение лет.

Правда, на сей раз в основной фокус попадают не страдания граждан оккупированных нацистами стран, но повседневность рядовых обитателей самого Рейха. Что само по себе никаких вопросов не вызывает: ясно же, что в стране с таким процентом пожилого населения навык аудитории читать между строк не успел окончательно испариться – а теперь рекордными темпами осваивается также и молодыми. И тем более нет вопросов к еврейской аудитории, сверхчувствительной ко всем сюжетам, связанным с Катастрофой и длинным ее шлейфом, конца которому не видно и сегодня. Однако фразы вроде приведенной, с размаху припечатывающей европейские правительства и учреждения культуры клеймом "бенефициаров Холокоста", неизменно вызывают единственный и очень простой вопрос: от наследников какой "культурной и расовой политики" слышим мы столь зычную филиппику?

Или кому-то неизвестно имя страны, чьи музеи до отказа набиты награбленным – и не только у собственных граждан, но и решительно отовсюду, куда удавалось примаршировать ее "непобедимой" армии? Или кто-то не слыхал о столь же многочисленных, сколь и тщетных попытках правительств центральноевропейских стран добиться от былых "освободителей" хотя бы частичного возврата сокровищ, однажды прилипших к общаку кремлевских паханов? Или кто-то не видит, что происходит в наши дни с художественным и историческим наследием Украины?!

Если о чем уж точно никто не слыхивал, то это о практике реституционных судебных процессов в самой РФ. Ее просто нет – хотя слово это прекрасно известно любому российскому юристу. Но с окружающей реальностью ни у кого в РФ оно не ассоциируется. Реституция – это про там у них. И, согласитесь, в этом есть определенная логика. Ведь это в европейской истории нацистские террор и грабеж были выраженной аномалией. Соответственно, и реституция в европейских условиях – одно из условий возврата к нормальности. Можно ли о чем-то подобном помыслить в стране, где террор продолжался десятилетиями, а подчастую ограбленными оказались все былые социальные группы, в итоге перемолотые в жалкую люмпенскую популяцию; где грабеж – как дикий, так и институционализированный – быстро утвердился в качестве неписаной нормы общественного поведения? Против лома нет приема, кто сильнее, у того и правда.

Надо ли удивляться, что ограбленные собственными вождями до нитки орды советских граждан радостно тащили и волокли все подряд, что только могли, из занятых ими соседних стран. Разве ж им, победителям, кто-то запретит? А сегодня их ближайшие потомки без церемоний обчищают опустевшие дома своих сограждан в Курской области. Самое интересное, что никто вокруг не оказывает им сопротивления. Или ограбленные куряне уже свыклись с мыслью, что они тоже побежденные?

Пока все это происходит, просвещенные столичные жители – а равно и успевшие унести ноги "хорошие русские" выражают громкое недовольство тем, что обо всей их стране – и о них самих – судят по "подвигам" криминализированной швали, с которой они якобы не имеют ничего общего. Конечно же имеют, и самое прямое! Жили же десятилетиями в насквозь криминализированном государстве, делая вид, что их все это не касается, – стало быть, приняли факт криминализации как данность. Как некогда смирились советские, а затем и российские "частные граждане с хорошим вкусом" с другой данностью: приобретаемые ими не из первых рук предметы искусства в большинстве своем едва ли отличались безупречным провенансом. К счастью для психического здоровья "добросовестных приобретателей", подробности судеб попадавших к ним предметов, как правило, не были известны, но даже в общих чертах представляя российскую историю последнего столетия, несложно заключить, что чуть ли не каждый предмет искусства солидного возраста, приобретенный там, был когда-то кем-то у кого-то отнят.

Но рефлексировать на эти темы в "отдельно взятой" – дело безнадежное. Сегодня от такого текста отшатнется как от чумы любой редактор: кому охота в иноагенты, чьи счета того и гляди заблокируют. А вот про "современные европейские правительства и музеи по всему миру" – самое то!

Иван Пауков – журналист и историк искусства

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции