Пролетаариин дарангуйлан. Сергей Чернышов – о языковом вопросе

Сразу два главы национальных республик России за последний месяц публично озаботились состоянием официального языка своего региона. Глава Бурятии Алексей Цыденов пообещал выделить 3 миллиона рублей на перевод учебников начальной школы на бурятский язык и переход нескольких школ региона на преподавание исключительно на бурятском. А глава Карелии Артур Парфенчиков обратился в Следственный комитет с просьбой проверить актрису петрозаводского театра Валерию Ломакину, которая на одном из шоу на федеральном канале сравнила карельский язык с мужскими сосками. По ее словам, и то и другое – "никому не нужный атавизм".

Неудачная реприза уже вынудила актрису уволиться из театра. "В связи со сложившейся ситуацией считаю невозможным для себя выходить на сцену Театра драмы Республики Карелия", – написала она.

При этом, по данным переписи населения, с 2002 по 2020 год в России количество жителей, владеющих т. н. "национальными языками", катастрофически снижается, и худший "показатель" как раз у карельского языка: минус 74% всего за 20 лет. Следственный комитет редко оставляет без внимания доносы чиновников. Понятно, что лучший способ "защитить" умирающий язык – это завести дело на тех, кто об этом шутит.

Языки бедных окраин

Один из стержней государственной пропаганды России – это культурное и языковое разнообразие страны. Дескать, мы такие разные, но все-таки вместе, окормленные великой русской культурой. Однако это не совсем так.

Во-первых, по данным ЮНЕСКО, Россия находится всего лишь в третьем десятке стран по уровню этнического и языкового разнообразия. Ей очень далеко до лидеров рейтинга – африканских Уганды и Либерии, где что ни деревня, то отдельный народ.

А во-вторых, более или менее распространенных языков в России не более десятка. В том числе, кроме русского, всего шесть, на которых разговаривают более 500 тысяч человек и которым, в связи с этим по методологии РАН, точно не угрожает скорое вымирание. Это башкирский, чеченский, тувинский, якутский, ингушский и татарский.

Остальные языки распространены по всей стране скудно и крайне неравномерно. Даже в национальных республиках их носители, как правило, не составляют большинство. Например, в Сибири только в Туве две трети населения владеют тувинским, тогда как на Алтае и в Якутии – всего около трети жителей говорят на национальных языках, а в Хакасии – и вовсе около 5 процентов.

Но еще характернее даже не количество, а география распространения этих языков. Нередко их носители компактно проживают в каком-то совершенно глухом захолустье, куда не так-то просто добраться с "большой земли". Например, до бурятского поселка Монды, где живет небольшой народ, сойоты (3,6 тысячи человек) добираться нужно так: вначале 770 километров по плохой трассе от Улан-Удэ до райцентра села Орлик, а затем еще 150 километров от райцентра по проселочной дороге.

Получается, что многие языки сохраняются часто по причине ограниченной связи со всем остальным миром. И это почти исключительно бытовые разговорные языки – на них не пишут книги, не ставят спектакли и не снимают кино. Даже в Туве, где сегодня только 10 процентов школ полностью русскоязычные, тиражи книг на тувинском языке с начала 1990-х годов упали примерно в 20 раз.

"Нерусские национальности"

Интересно, что ещё каких-нибудь сто лет назад в российской империи не было "малых народов" и их языков в том варианте, о сохранении которого так пекутся сегодня некоторые главы республик и многочисленные деколониальные активисты.

Картина тогда была примерно такой: в стране существовали тысячи и тысячи языков и наречий, часто не имеющих самоназвания, алфавита и книг. Исключение составляли около 20 письменных языков, включая "татарский" на арабском письме, специфический "старобурятский", сконструированный будущими лидерами партии "Алаш" казахский и созданный уроженцем будущей Якутии лингвистом Семеном Новгородовым литературный якутский.

Поэтому советская власть, провозгласившая речами Владимира Ленина принцип "учиться и разговаривать на родном языке", пытавшаяся руками наркома по делам национальностей Иосифа Сталина поставить дело так, "чтобы школы и органы власти строились из людей местных, знающих язык, права, обычаи, быт нерусских национальностей", столкнулась с нетривиальной задачей. Все эти "нерусские национальности" вначале надо было найти (что само по себе непросто в Сибири), назвать, описать и классифицировать. Так и появились советские народы и советские языки.

Было по меньшей мере четыре фактора, благодаря которым кто-то стал "нацией", а кто-то "народностью", какой-то язык был признан именно "языком", а какой-то – просто "диалектом".

Первый – это специфическая советская региональная политика нарезания страны на "национальные образования". Выделить какой бы то ни было принцип в этом деле и сейчас не представляется возможным. Так, на юге Западной Сибири появилась Ойротская автономная область, которую в июне 1924 года сам первый председатель Ойротского облисполкома Никита Меджит Иванов называл "чем-то похожим на карлика, разыгрывающего роль богатыря". Так многие десятки местных этносов вначале стали "ойротами", а когда в 1930-е годы историк Леонид Потапов объяснил в личном письме Сталину, что правильнее именовать регион "Горный Алтай", и Сталин ему поверил, то они стали "алтайцами".

Часть Восточной Сибири с 55,5 процентами русских (по данным на 1926 год) по внешнеполитическим причинам стала называться Бурят-Монгольской АССР, торговый город Верхнеудинск – бурятской столицей Улан-Удэ. А народ вначале стали официально называть бурят-монголами, а затем (после переименования республики в 1958 году) – бурятами.

Больше всего досталось все той же Карелии. До 1930-х годов карелов считали "народностью", затем с замахом на аннексию соседней Финляндии республику переименовали в Карело-Финскую ССР (карелов в ней тогда было 25%, финнов – в несколько раз меньше) и заставили всех (включая наркомов и секретарей ЦК республики) учить даже не карельский, а финский. Когда Финляндии удалось отбиться от "добровольного присоединения" к Советскому Союзу, республика снова стала "Карельской", карелы – нацией, а карельский язык – языком, а не диалектом финского.

Второй фактор – политика "коренизации". VIII Всероссийская конференция РКП(б) в декабре 1919 года провозгласила продавленный Лениным принцип "учиться и разговаривать на родном языке", а Сталин и вовсе заявлял тогда, что никакого "единого государственного языка" и в помине быть не должно. Эта политика привела к одному не самому очевидному последствию: языки стали "перетекать" в одноименные республики. Например, если есть Украинская ССР, то решили, что в других республиках учить украинский незачем. В результате к 1937 году в соседней РСФСР ни осталось ни одной из нескольких сотен украиноязычных школ.

Третий фактор – личные предпочтения этнографов и лингвистов. Если про грузин или финнов было известно довольно много, то разбираться с тонкостями наименований народов в Сибири чиновникам совершенно не хотелось. Поэтому номенклатура этих народов часто оставалась на совести отправлявшихся туда этнографов. В результате из самоедов "образовались" ненцы, энцы и нганасаны, из остяков – ханты, селькупы и кеты. Метисную саха-тунгусо-самоедо-русскую группу стали именовать долганами и даже "подарили" им напополам с ненцами Таймырский (Долгано-Ненецкий) округ.

По воле уже упомянутого лауреата Сталинской премии Леонида Потапова несколько десятков народностей юга Западной Сибири стали "алтайцами" и так далее.

Точно так же, кстати, составляли и иерархию языков. Лингвисты на свой вкус среди десятков схожих говоров выбирали "язык" (ему полагалась письменность), а остальное объявляли "наречиями" (им письменность не полагалось). Так в Бурятии государственным "бурятским" языком стало селенгинское наречие старомонгольского языка. А на Кавказе самостоятельный дигорский язык был объявлен диалектом осетинского, а затем и вовсе выведен из оборота как "контрреволюционный", из-за чего любые публикации на нем были запрещены.

И четвертый фактор (куда же без него!) – это потребности органов НКВД. Дело в том, что с конца 1920-х годов в СССР ввели правило: указывать в немногочисленных пока паспортах, но очень многочисленных "анкетах" национальность со слов гражданина. Однако уже с середины 1930-х годов советские спецслужбы, клепавшие многочисленные "национальные заговоры" (бурятские, польские, греческие и т. д.), и в этой "национальности со слов гражданина" видели угрозу своей деятельности. Ведь получается, что человек мог участвовать в "еврейском заговоре", но в паспорте указать, что он армянин, и тем запутать следствие, которое работало не покладая рук. Так, например, в апреле 1938 года в Улан-Удэ начался судебный процесс над "буржуазными националистами Бурятии". Подсудимым, правда, вменяли вину, что они якобы противились тому, "чтобы новый литературный язык служил оружием социалистического строительства".

В протоколе языковой экспертизы говорилось, что "съезд" они перевели на бурятский язык как "Хурал", "что означает ламские сборища и молебны" (кстати, именно так сегодня и называется парламент Бурятии), "Диктатура пролетариата" – "Пролетаариин дарангуйлан захирха", что означает – "Управление пролетариата угнетением", "Экономику" – "Эдин засаг", в буквальном переводе – "власть товара". И так далее.

Чтобы ни один фигурант дела об очередном "национальном заговоре" не мог "скрыться" за какой-нибудь другой национальностью, в 1938 году появился секретный циркуляр НКВД, который предписывал паспортистам указывать национальность не по желанию, а по национальности родителей. С тех пор подавляющее большинство жителей России совершенно уверены, что национальность "передается" исключительно по наследству.

Быстро меняющиеся письменности

Так к середине 1930-х годов в СССР появилось около 80 официальных "языков" и алфавитов к ним. Но это были совершенно не те языки и алфавиты, которые используются в российских республиках сегодня.

Дело в том, что в целях борьбы с "великодержавным шовинизмом" большевики-интернационалисты вначале решили, что им необходимо нацеливаться на создание в будущем единого пролетарского языка, а потому письменность народов СССР (включая русских) должна быть на латинице. При этом, на латинице унифицированной, как провозгласил в марте 1926 года Всесоюзный центральный комитет нового алфавита, "отвечающей задачам культурного и политического объединения народов".

На этом, первом круге советского языкового строительства, большевики "убили" и арабскую вязь, и старомонгольскую письменность, и многие другие специфические алфавиты народов страны.

Однако затем курс партии и правительства резко поменялся (как и в случае нарезки страны на "нации" и "официальные языки" причины этого до конца не ясны), и только недавно созданные языки на латинице стали "переводить" на кириллицу. Официально это произошло согласно пожеланиям "трудящихся Башкирии", которые в 1938 году почему-то озаботились тем, что латиница якобы "разобщает башкир от великого русского народа".

Однако в реальности процесс был запущен раньше. И самыми первыми "перешли на кириллицу" ненцы – в 1937 году. Год спустя на кириллицу был переведен чеченский, в результате чего в этом языке появились слова, начинающиеся с Ъ (твердого знака)! В 1938-м стали записывать кириллицей адыгейский, в 1939-м – бурятский и хакасский и так далее. Кстати, тогда же на кириллицу перешла и формально независимая Тувинская народная республика, а в 1945 году – Монгольская народная республика.

За бортом этого "праздника славянской письменности" оказался многострадальный карельский язык, который в 1930-е годы считался "всего лишь" диалектом. В результате он сохранил для употребления латиницу, и поэтому сейчас не может являться государственным языком одноименной автономной республики– согласно закону, принятому Госдумой РФ в 2002 году, государственные языки в регионах России могут использовать только кириллическую основу.

"Не понимают, зачем их заставляют учить родной язык"

Языковой хаос, который советская власть создала буквально на ровном месте, явно не способствовал тому, чтобы новые языки приживались в своих регионах и употреблялись где-либо, за исключением официальных отчетов.

Одной из важнейших причин такой языковой ассимиляции стало бурное (хотя и кровавое) развитие советской экономики. В стране строились заводы и накачивалась военная машина (Красная армия перешла на русский язык и ликвидировала национальные формирования в 1938 году). И понятным условием для карьеры был русский язык, ведь делопроизводство на стройках первых пятилеток шло не на эвенском или татарском. Лингвист Евгений Поливанов, преподававший в Сталинском коммунистическом университете (где готовили национальные партийно-государственные кадры), вспоминал в конце 1920-х годов о своих подопечных: "Они активно осваивали русский язык, но не проявляли интереса к изучению родного языка, не понимая, зачем их заставляют на нем излагать "темы, возвышающиеся над уровнем обывательской беседы".

Вопрос о том, что сами люди не хотят изучать "родные" языки и стремятся отдать своих детей в русские школы, обсуждался и на заседании бюро Татарского обкома КПСС 28 апреля 1958 года. Где высокие чиновники признавали: "Видя бесперспективность совершенного знания родного языка, все большее количество родителей-татар стремилось отдать своего ребенка в русскую школу либо в русский класс". В результате в 1957 году на первый курс Казанского государственного университета (ныне – Казанский (Приволжский) федеральный университет) поступило 620 человек, из которых только 173 татарина, и лишь 27 окончили татарские средние школы. Можно ли осуждать родителей, которые между сохранением родной культуры и будущей карьерой своих детей выбирали последнее?

Поэтому, когда в 1960–70-е годы в национальных республиках стали отменять преподавание других предметов на местных языках и переводить преподавание с 1-го класса на русский язык, это было лишь констатацией уже совершившегося: чем более городской и индустриализированной становилась страна, чем более мобильным становилось население, тем меньше люди стремились учить местные языки. Поэтому и сохранились они там, куда городская цивилизация не дотянулась: в труднодоступных селах и целых труднодоступных регионах вроде Тувы. Но даже и в Туве, всего лишь через 45 лет после вхождения в состав СССР, перепись 1989 года констатировала, что русским владеют 58% населения, 85% школ – смешанные, и только 50,2% всех школьников обучаются на тувинском языке.

Вовсе не случайно Никита Хрущев внедрял совнархозы как новую форму территориального управления страной, а Юрий Андропов в 1983 году поручал своему помощнику Аркадию Вольскому разработать новое административное деление страны без учета национального признака. Уже к тому времени национальные республики все больше становились атавизмами.

Региональные языки как фарс

Немецкий философ Гегель писал, что история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса.

"Второй раз" у региональных языков наступил в 1990-е годы, во время распада советской империи. Происходившие тогда во многих бывших советских республиках и российских регионах процессы современные исследователи дипломатично называют "оттоком русскоязычных специалистов", без объяснения причин, почему это до 80% уехавших, например, из Тувы в 1990-е годы составляли именно русскоязычные граждане.

Однако результат и сегодня налицо: в некоторых сельских школах Тувы русский язык сегодня преподается на тувинском, по самой банальной причине – отсутствие учителей с необходимой квалификацией. Власти региона даже запустили специальную программу и готовы доплачивать по 1 миллиону рублей учителям русского и литературы, если они отправятся работать в сельскую местность.

Сегодня в национальных республиках около 186 тысяч детей полностью учатся на родном языке. В 2016 году таких было 293 тысячи. В Туве сегодня 134 тувинских школы (и только 7 русских), в Республике Алтай – 60 алтайских школ (в основном в селах и только до 4-го класса), а вот в Хакасии "национальных" школ не осталось уже к началу 2000-х годов.

Немногие при этом задумываются, а что вообще означает – "учиться целиком на родном языке" в этих регионах? Ответ на этот вопрос дает, например, доцент Северо-Восточного федерального университета филолог Акулина Васильева, которая недавно провела анализ методики перевода на якутский язык русскоязычных учебников для начальной школы, прежде всего перевода терминологии.

Оказалось, что только в 34% случаев терминам на русском языке подбирался эквивалент на якутском. Остальные термины переносились в учебники на якутском методом транскрипции (23%), транслитерации (18%) и калькирования (14%). Еще в 11% случаев якутские и русские термины использовались одновременно. Иными словами, то, что называется "учебниками на якутском языке", в своей терминологической основе – просто калька с русскоязычных учебников.

Еще интереснее результаты совместного исследования городской среды Кызыла и Улан-Удэ, проведенного недавно группой бурятских и тувинских ученых. Они просто взяли и описали вообще все вывески и указатели на нескольких улицах столиц двух национальных республик. В результате в Кызыле на русском языке на этих улицах они насчитали 965 знаков против 89 знаков на тувинском (даже на английском оказалось больше – 133 знака). В Улан-Удэ из 378 вывесок только на 13 русские наименования были продублированы на бурятском языке. Вывесок исключительно на бурятском исследователи не нашли вовсе. Даже на государственных учреждениях только 11 из 122 вывесок были продублированы на бурятском языке.

Но еще показательнее – количество ошибок на этих вывесках. В Кызыле исследователи обнаружили орфографические ошибки на 62,5% вывесках на тувинском языке, в Улан-Удэ же почти 100% вывесок на госучреждениях содержали ошибки или неточности в употреблении бурятских слов. Вряд ли что-то может более ярко продемонстрировать реальное (а не показное) отношение и чиновников, и большинства жителей к языкам, которые в этих республиках считаются государственными.

От регионов – к людям

При этом нельзя отрицать, что не только в национальных республиках, но в самых разных регионах страны многие семьи и даже поселения хотят поддерживать и родной язык, и обучение на нем своих детей, и повседневное общение, и делопроизводство. Кроме культурных аспектов, исследования показывают, что у многоязычных людей лучше развит подвижный интеллект и память, внимание и работоспособность.

В мире есть опыт возрождения языков коренных народов, причем в условиях открытого, мобильного и образованного общества. Так, в Новой Зеландии в 1987 году специальным законом был принят государственный статус местного языка маори, в конституции американского штата Гавайи в 1978 году была внесена поправка о гавайском языке как втором государственном, в Японии в 1997 году "Закон о культуре айнов" признал особый статус этого древнего языка на острове Хоккайдо. В результате количество носителей этих языков увеличилось за 20–30 лет на порядок. В Европе самый яркий пример возрожденного языкового многообразия – Франция, где ещё в середине ХХ века было распространено пренебрежительное отношение к бретонскому, окситанскому и другим региональным языкам. Теперь от прежнего "великофранцузского шовинизма" не осталось и следа. Региональные языки изучают в школах, выходят книги, проводятся целые фестивали "малых народов" Франции.

Однако во всех этих случаях местные сообщества не ждали, когда государство выделит деньги на учебники или введет в школах "дополнительные часы", когда прокуратура накажет какого-нибудь неудачливого шутника, а просто брали и сами реализовывали необходимые им проекты: организовывали в школах специальные языковые кружки, выпускали газеты и литературу, проводили культурные мероприятия. Все это возможно даже в нынешней авторитарной России – при условии, что это кому-то и правда нужно, кроме единичных энтузиастов и осваивающих бюджеты на поддержке "государственных языков" чиновников.

Сергей Чернышов – кандидат исторических наук

Этот текст был впервые опубликован на странице проекта Сибирь.Реалии

Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции